(21.09.1916 - 10.1996)
Самым большим достижением за всю свою артистическую карьеру этот талантливейший артист считал то, что зрители называют его просто Зямой.
ЕГО полюбили, еще не зная в лицо. На экран Зиновий Гердт попал, уже будучи весьма зрелым артистом, а полюбили зрители его необыкновенный голос, звучащий за кадром французских и итальянских фильмов, ибо не было во всей необъятной стране артиста, который озвучивал бы кино так, как Гердт. В театре его тоже не было видно — в прямом смысле слова. Ведь, получив на фронте тяжелое ранение и перенеся 11 операций, Гердт спрятал свою хромоту за ширмой кукольного театра — Театра Сергея Образцова. И даже там умудрился снискать себе всенародную славу — чего стоил один только Конферансье из «Необыкновенного концерта»! Этот спектакль Театр Образцова показывал по всему миру, и в каждой стране Конферансье Гердта говорил... на тамошнем языке!
Конечно, он просто заучивал слова, оттачивал произношение, но оттачивал так, что зрители разных континентов были уверены — этот артист блестяще говорит на их родном языке.
В 1960 году Театр Образцова выезжал на гастроли в Египет, Сирию и Ливан, и в качестве переводчика была приглашена Татьяна Правдина. Основным критерием, наравне с искусным владением языком, был также... рост переводчицы: девушка должна была быть чрезвычайно миниатюрной, чтобы рядом с ней невысокий Образцов выглядел импозантно. Татьяна подходила идеально. Она, конечно, согласилась с радостью: во-первых, никогда прежде не бывала за границей; во-вторых, очень любила этот театр. Самая трудная работа предстояла с Гердтом: ему надлежало выучить «Необыкновенный концерт» по-арабски...
ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ЖЕНА
«Меня повели знакомиться с Зиновием Ефимовичем, — рассказывает Татьяна Александровна. — Он посмотрел на меня и почему-то спросил: «Дети есть?» — «Есть», — ответила я. «Кто?» — «Дочка». — «Сколько лет?» — «Два года». — «Подходит», — утвердил Гердт... Поначалу все было очень по-деловому. Когда мы улетали, то меня провожал муж, его — жена. В поездке Гердт за мной ухаживал, что производило на меня в высшей степени негативное впечатление. Я думала: обычные гастрольные номера. Естественно, что по всем человеческим качествам Зиновий Ефимович мне нравился и, надо признаться, я была, что называется, готовенькая, потому что, живя с мужем в одной квартире, уже давно не была ему женой. Но именно в том, что Гердт актер и это гастроли, был для меня вульгарноватый флер... Единственное, о чем мы договорились, возвращаясь обратно, — через день встретиться. Почему-то у Киевского райкома партии. Он подъехал на машине, распахнул дверцу, я сказала: «Ну это просто какое-то шпионское кино». — «Абсолютно не шпионское, — сказал Гердт и добавил: — Я свободный человек». Мы ни слова не говорили о том, что будем жить вместе, мне не предлагалось: «Выходи за меня замуж». Мы просто поехали к его друзьям. И когда вечером я вернулась домой, то решительно сказала мужу: «Вот теперь я тебе сообщаю, что я тебе не верна, и повторяю — я тебе не жена».
Однажды Татьяна спросила Гердта: если тебе нужно по роли заплакать — как ты это делаешь? Он ответил: «Я представляю тебя в концлагере и тут же начинаю плакать...» Они прожили вместе 36 лет и жалели только об одном — что не встретились раньше. С годами они даже внешне стали похожи. Я беседую с Татьяной Александровной — и вижу его взгляд, его манеры, слышу его интонации...
— Татьяна Александровна, Зиновий Ефимович был старше вас на 12 лет. Он никогда не говорил, мол, ты молодая, ты этого не поймешь.
— Говорил. Когда мне было 32, а ему, соответственно, 44, то тут еще какая-то разница прослеживалась. Но я очень быстро его догнала. И когда мне исполнилось 40, то все стало очень легко.
— В быту он был легкий человек?
— Да нет. Он был взрывной. Он ведь сам себя сделал — из еврейского местечка, без высшего образования и при этом истинный интеллигент... Он всегда говорил: «Невкусная еда меня оскорбляет». Когда шли в какие-то новые гости, интересовался: «А там будет вкусно?» Начало нашей жизни было бедное: и денег не хватало, и жить негде, три года снимали квартиру. Мы вчетвером: Зиновий Ефимович, дочка, нянька и я. Он очень любил дом, любил гостей, он был оптовик в закупках...
— Виктор Шендерович рассказывал, как Гердт приезжал на базар, и ему просто напихивали полную машину продуктов бесплатно.
— Это, конечно, преувеличение, но в Одессе, на Привозе, действительно каждая торговка говорила: «Рыбонька ты моя!» — и что-то ему вручала.
— А поклонницы? Они ведь тоже были?
— Конечно. Когда Зиновию Ефимовичу говорили, мол, «вы мне так нравитесь», он отвечал: «А у кого вкус похуже — те просто в восторге!» Зяма был влюбчив, обожал красивых дам, но я знала этому цену, знала его отношение к себе, и меня это никак не трогало.
«Я УСТАЛ ОТ МОНОЛОГА, ХОЧУ ЧАЯ»
— Татьяна Александровна, вы ведь не носили фамилию Гердт?
— Я и фамилию первого мужа не брала. Правдин — фамилия моего отца. Потом, когда вышла замуж за Зиновия Ефимовича, решила: кто знает, как все сложится? Фамилия должна оставаться. Мама у меня всю жизнь носила свою фамилию — Шустова... Да-да, моя мама — «дочка коньяка». Того самого. Это очень смешно, но это правда.
— Вы, наверное, жутко богато жили?
—Нет, мы жили небогато, потому что дедушка, мамин отец, безоговорочно принял революцию. Он был очень прогрессивный капиталист. После революции, конечно, отняли все. Но дед был действительно настолько прогрессивным, что рабочие Московского водкоразливочного завода обратились с ходатайством к Ленину, чтобы его сделали директором завода. И его назначили. Все, что осталось с дореволюционных времен, — три серебряные ложки с инициалами моей бабушки. Столовая, десертная и чайная. Остальное продали в 1931 году, когда моего отца арестовали...
— Вы с Зиновием Ефимовичем расписались сразу?
— Нет, мы не могли этого сделать. Во-первых, и я, и он должны были сначала развестись. Но Зиновий к тому же со своей тогдашней женой строил кооперативную квартиру. Надо было ее достроить, а потом уж подавать документы на развод. На это ушло три года.
— Насколько я знаю, ваша мама приняла Гердта сразу и безоговорочно?
— Да. Но и он ее обожал. У нас в доме всегда праздновался Татьянин день — 25 января. Когда нечем было особо угощать — подавали один винегрет. Но приходили люди. И именно в нашем доме Гердт увидел Москву, которой не знал, — маминых и папиных друзей еще с 20-х годов. Он был потрясен. Зяма знал актерскую среду. А тут — совсем другое общество, со своими устоями, но очень открытое. Он влюбился в маму, у них были свои отношения... Он на своих творческих вечерах очень много о ней рассказывал. Он говорил: «Мама моей жены», — и зал начинал высчитывать. А он добавлял: «Да-да, вы правильно поняли, теща, теща. Я не хочу употреблять этого слова, потому что в нем есть налет. Так вот, у меня этого налета нет». Знакомство их произошло так. Театр Образцова уезжал на майские гастроли, и я сообщила маме, что еду с ними. «Ты знаешь, мне неспокойно, — сказала она. — Я даже не знакома с этим человеком». Я вышла, на улице меня ждал Гердт. «Пошли», — сказал он решительно, и мы тут же вернулись в дом. Познакомились, Зяма сказал: «Я буду вашу дочку жалеть». Потом последовала пауза, после которой он произнес: «Я очень устал от монолога, я хочу чая». Сели за стол, и возникло такое ощущение, что он был здесь всегда. Когда через сорок минут мы уходили, я спросила: «Мам, ну что? Тебе стало спокойнее?» — «Абсолютно», — ответила она.
«ТЫ НЕ УМНЫЙ — ТЫ ТАЛАНТЛИВЫЙ, ЧТО ГОРАЗДО РЕЖЕ»
— Мало у кого к старости характер становится лучше. У Зиновия Ефимовича ближе к 80-ти появились капризы?
— Вот уж чего не было — того не было. Например, ему бы не пришло в голову поменять номер в гостинице, хотя комфорт он любил. Зяма обожал устраивать дом, умел все делать. До сих пор сохранились туалетный стол, собранный его руками, лампа, выпиленная им. Он же по специальности был слесарь-электрик, окончил ФЗУ! Я всегда ему говорила: «Ты не умный, ты талантливый. Что гораздо реже и гораздо выше». И талант давал такие всплески мудрости! А так — он был вполне легкомысленный человек.
— А Зиновий Ефимович был щедрым человеком?
— Да-а! Как, впрочем, и я.
— Но если в семье два щедрых человека — как тогда держать семейный бюджет? Кто у вас за него отвечал?
— Никто не отвечал. Сколько было денег — на столько и жили. Зиновий Ефимович всегда смеялся, что зарплата у меня выше, чем у него. Зарабатывал он, естественно, немало, но номинально мой оклад был больше. Очень долго мы жили с долгами. Ни одной крупной вещи не приобрели так, чтобы накопить денег и купить. Брали в долг, потом отдавали. Дачу купили, когда Зяма заработал по тем временам сумасшедшие деньги. Он снялся тогда в «Фокуснике» и «Золотом теленке». Две большие роли — две большие суммы. Дача стоила ровно в два раза больше. Я ныла: «Мы опять без копейки. К чертовой матери эту дачу!..»
— Это вот та самая дача в Пахре, где вы теперь живете?
— Да. Я продала московскую квартиру, на эти деньги перестроила дом, живу здесь...
Как сдался Ролан Быков
Почему на углу Крещатика и Прорезной стоит Паниковский? Ну конечно, потому что так написали в своем замечательном романе Ильф и Петров. И все-таки — нет. Ведь никому и в голову не пришло бы ставить этот памятник, если бы не Гердт-Паниковский, который умудрился поднять образ мелкого провинциального жулика до чаплинских трагикомических высот...
Парадокс, но самые «народные» свои роли он сыграл почти случайно. Того же Паниковского. Да, режиссер Михаил Швейцер (с которым, кстати, Зиновий Ефимович был очень дружен) пригласил Гердта в картину. Но на крохотный эпизод — он должен был сыграть бывшего грузинского князя. А на роль Паниковского уже был утвержден Ролан Быков, глядя на кинопробы которого Гердт буквально падал со стула от хохота... Зиновия Ефимовича просто попросили подыграть Вячеславу Невинному, который пробовался на роль Шуры Балаганова. Выдали трость и канотье, дали листочек, на котором было написано всего несколько реплик... А потом в дом к Гердту явился мрачный Швейцер и объявил, что он, Зяма, будет играть Паниковского. И что Быков тоже так считает. После чего еще позвонил Ролан Антонович и действительно долго уговаривал...
— Вообще, Зяма не очень любил «Золотого теленка», считал его «проходной» картиной, — вспоминает Татьяна Александровна. — Но для меня там есть один очень важный кадр. Когда они пилят гири, Куравлев-Балаганов говорит ему: «А вдруг они не золотые?» Гердт-Паниковский отвечает: «А какими же им быть?» И тут — короткий крупный план. В этом лице столько! Он знает, что они не золотые. И такой ужас перед этим! И в то же время — немыслимая детская надежда: а вдруг золотые? Вот этот кадр мне очень дорог...
Наталья НИБУЛЬСКАЯ журналист
|
